Гетто в Черновицах.

Мне сшили зимнее пальто из военной шинели, которую дядя Шимон привёз из румынской армии. Я уже не помню, сколько времени мы провели в гетто. Было тесно, но чувствовал себя хорошо. Люди чувствовали друг к другу большую близость и были всегда готовы прийти на помощь, так как были друзьями по несчастью. Несмотря на то, что наше положение ухудшилоось, была атмосфера братской солидарности.

В конце нашего пребывания в гетто нам было приказано добраться пешком до железнодорожного вокзала со своими вещами. У нас не было особых проблем, так как багажа у нас не было. То немногое, что у нас было, мы собрали и вышли в путь. На вокзале нас ждали грузовые вагоны. Нас затолкали более чем по 40 человек в вагон и закрыли двери на засов. Была такая ужасная теснота, что невозможно было повернуться. Только детям было разрешено лечь и то в тесноте. Мы не знали, куда нас везут. Шёл слух, что нас везут на поселение, где мы должны будем сами себя прокормить. Вообще было очень много разных предположений, но я их не помню.

Поезд тронулся, и двери не открывались даже на остановках. Несколько человек задохнулось, и двери открыли только для того, чтобы вынести их тела. Эти места были мне незнакомы, поэтому дорога мне не запомнилась. Единственное, что я помню, это сдержанный плач женщин и стоны стариков. Когда я не спал, монотонный стук колёс и свисток паровоза, отвлекали меня от всяких мыслей. Не было слышно ни разговоров, ни громкого плача, ни пения. Люди были погружены в свои мысли или тихо разговаривали с близкими. Их лица выражали беспокойство и страх. Даже младенцы вели себя тихо, как бы чувствуя, что нельзя шуметь.

Я не помню, сколько дней мы были в пути, только из рассказов других мне стало известно, что с момента как нас погрузили в Черновицах и до того, как мы прибыли в пункт назначения, прошло четыре дня. Поезд остановился, и шум открываемых дверей сопровождался страшными воплями немногочисленного колличества солдат. Они приказали нам выстроиться в колонны, чтобы начать движение на окраину села, находившегося на границе Бессарабии и Украины на берегу Днестра. Со стороны Бессарабии поселение называлось Отаки, а на другом берегу Днестра располагался довольно таки большой город Могилёв–Подольск. Было уже холодно, и беспрерывно шёл проливной дождь. Это была осень 1941 года.

Ещё в Черновицком гетто распространился слух, что нас переводят в место, где мы будем заниматься "продуктивным трудом." Никто не пытался сопротивляться, не когда нас сгоняли в гетто, не когда нас заталкивали в вагоны, и не тогда, когда нас переводили тысячными пешими колоннами под охраной из десяти человек, и им даже не нужно было применять против нас силу. Мы просто безаговорочно выполняли все приказы. С такого рода дисциплинированностью я не сталкивался даже во время службы в Армии Обороны Израиля. Хоть я и был 11-летним ребёнком, мне претила эта безропотность, и я не мог принять это слепое подчинение судьбе. Старики конечно же понимали, что сопротивление безсмысленно и что оно не принесёт никаких результатов.

Многие в Израиле спрашивали нас, выживших в катастрофе, почему мы не восстали против изгнания и издевательского отношения к нам; ведь самым естественным в этих условиях было сопротивление. Как известно, были очаги восстания в Вильнюсском, Варшавском и других гетто, но в этих местах, как правило, были два фактора: лидер и группа идеалистов, а у нас не было ни того, ни другого.  Всё это произошло столь внезапно, что не было времени на организацию восстания, и как я уже упомянул, у нас некому было проявить такую инициативу. Отсутствие сопротивления захватчикам, уже не говоря об активных действиях, причинили мне огромную душевную рану, которая не зажила до сегодняшнего дня. Моя семья сделала всё возможное, чтобы выжить в этих тяжелейших условиях, используя для этого всё, кроме активной борьбы или хотя бы попытки бегства. Несмотря на это я знаю, что был не в состоянии, что-либо изменить и вероятно это послужило причиной тому, что я связал свою судьбу с армией в таком раннем возрасте и об этом я расскажу позже.

На моего отца, как на старшего из всей семьи Фихман, легла ответственность за близких людей, среди которых кроме меня, брата с сестрой и мамы, были семья его брата: Мойше, Оля, Рохале, Абрам и Додик, другой брат Зуня, сестра Батья, золовка Дина, муж которой Герш (Цви), был призван в армию и наверное погиб, золовка Лейка и её сын Арик (Цвика), жена брата Элиэзера, который тоже вероятно погиб на фронте. Это была очень серьёзная ответственность. В обычное время отец справился  бы с этим безо всякого труда, но травмы, нанесённые ему сначала от прихода Советской власти и в последствии от нашего бегства из-за погрома в Буянах, повлияли на его уверенность в себя и способность принимать решения. Если когда-то его решения выполнялись беспрекословно, то сейчас его даже не интерисовало выполнялись ли они вообще. Не только я, будучи ребёнком, не понимал, что с нами происходит, но и взрослые не понимали этого и не знали, что нас ожидает. Этим объясняется странное поведение тёти Дины по отношению к моему брату. В один из многочисленных переездов, ещё до того как мы сели на паром, Давид переносил её вещи и случайно разбил флакон духов. Это так разозлило тётю, что она залепила ему звонкую пощёчину, следы которой долго оставались на его лице. Несмотря на то, что Давид был намного сильнее её, он принял это молча. Эта выходка Дины осталась безнаказанной. Это происшествие врезалось мне в память, как что-то из ряда вон выходящее и это объяснялось тем, что некоторые из нас не понимали, какую травму мы пережили во время погрома в Буянах.

Мы не знали, чего нам ещё ждать и сколько времени это займёт. Наш голод был настолько силён, что мы постоянно были заняты поисками пищи.

Жители Отак быстро поняли выгоду и стали заниматься торговлей продуктов, пользуясь нашим положением, и таким образом могли получить от нас всё что угодно взамен на еду. У нас почти ничего не было, но и это мы предпочли обменять на буханку хлеба или кувшин молока. К счастью не было недостатка в питьевой воде, так как мы находились на берегу реки.

Мосты через Днестр были уничтожены отступающей Советской армией. Солдаты Румынской армии наладили паром, на котором можно было пересечь Днестр. Когда подошла наша очередь, нас начали подгонять и наводить панику, чтобы мы не успели взять с собой то немногое, что ещё у нас осталось. Днестр в эту пору был очень бурным, но это не помешало переправке на другой берег в город Могилёв. Мы простились с Бессарабией, не зная, что нас ожидает, и вернёмся ли мы когда нибудь.

Транснистрия.

Мы сняли комнату на улице Пожарной у вдовы еврейки госпожи Забрижнер, бывшей одной из немногих евреев, ещё оставшихся в городе. Я не помню, брала ли она с нас плату за квартиру. С госпожой Забрижннер жила её племянница, которая тоже была из Бессарабии. Вместе с нами (мамой, папой, Давидом, Дворой и мной) с нами жили также Зуня, Батья, Дина, Лейка и Арик. Мойше с семьёй жил отдельно. В комнате была ужасная теснота, но нам это совершенно не мешало. Нас заботило совсем другое, где раздобыть еду, как обогреть комнату и чем растопить плиту, чтобы согреть воду для чая или сварить суп. Наша хозяйка разрешила нам пользоваться дровами из подвала для обогрева. Однажды, когда папа пытался поднять тяжёлое бревно, он надорвался и получил паховую грыжу. Он очень сильно страдал, но никто не знал к кому обратиться. Вдобавок ко всем бедам и страданиям, он бедолага испытывал сильнейшие боли, огранивавшие его движения.

Город Могилёв был расположен на берегу длинной, широкой и быстротечной реки Днестр, впадающей в Чёрное море недалеко от Одессы. В это время года Днестр был очень бурным. Убегая, русские взорвали мосты и дамбы, и это привело к серьёзным наводнениям. Вся нижняя часть города была затоплена. Часть домов была разрушена, а остальные были в аварийном состоянии. Большинство домов было построено из дерева, покрытого саманом, который был смыт бурными потоками воды. Город почти опустел из-за отступления Советов. Вдобавок к ущербу от наводнения очень многое было разрушено из-за метода выжженой земли, который Советы применяли там, где успевали это сделать до отступления. Они разрушали коммуникацию и разбирали заводы, чтобы перевести их в далёкий и безопасный тыл. Я не уверен, что им удалось это сделать на Украине, так как немцы оккупировали её молниеносно подобно тому, как они сделали это в Западной Европе двумя годами раньше. Эта операция получила название Блиц-Криг.

Колонны беженцев с Украины и Бессарабии продолжали прибывать, и в одной из них были Арон и Малка Вайсман. Они были нашими соседями в Липканах и занимали пол дома, в котором жили родители Арика дядя Элиэзер и тётя Лейка. Они были бездетны, и несмотря на богатство несчастливы. Он был землевладельцем, поля которого обрабатывали крестьяне, но его основной доход был от торговли мехами. Несмотря на то, что он был человеком простым и необразованным, он был профессиональным экспортёром мехов и часто ездил в Европу и в Америку. Папа любил беседовать с Ароном и слушать его рассказы об этих поездках за границу. Папа предложил ему переехать жить с нами у госпожи Забрижнер. Наша семья распологалась для сна на кроватях, шкафах и тумбочках, а семье Вайсман достался стол. Жена Арона Малка была слабой и болезненной женщиной, он же был сильным и мужественным. Несмотря на это, он внезапно умер от инфаркта. Его смерть была лёгкой, и произошло это ночью во сне. Он умер также тихо, как и жил. Не раз я слышал, как говорили, что ему повезло, и что умер он как святой. Платой за гостеприимство для папы было то, что он унаследовал от Арона грыжевой бандаж, которым он пользовался до операции, которую он перенёс через несколько лет после репатриации в Израиль.

Много раз я видел похороны в Липканах, когда мы жили напротив синагоги, которая была по дороге на кладбище, но настоящего покойника я видел впервые, и это было только началом.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 4 Jan 2005 by LA