Черновицы.

Впервые мы увидели представителей фашистской армии. Солдаты и офицеры с преувеличенной уверенностью маршировали по улицам, звеня подковами. Этот звон настолько врезался мне в память, что даже через много лет, когда я слышал его в фильмах, у меня рефлекторно появлялась гусиная кожа. Фашисты шагали парами или группами и громко разговаривали. В отличие от них, их союзники солдаты румынской армии, не проявляли своего превосходства и не показывали себя победителями и вообще они больше выглядели прислужниками, чем господами. Всем было ясно, что истинными хозяевами являются немцы. На подходе к городу нас остановил румынский сержант и без всякого разбирательства арестовал, обвинив нас в шпионаже в пользу Советского Союза и в попытке диверсии немецких сооружений.

Казнь, почти приведённая в исполнение.

Ангел–спаситель.

Арест и освобождение.

Мою маму и сестру взяли на уборку здания полиции. Двора попросила у одного из полицейских немного хлеба для меня, и он бросил мне кусочек со второго этажа. Мне удалось поймать его, но в тот же момент на меня набросились человек десять взрослых мужчин, голодных не меньше меня. Я был ослабевшим от тяжёлого и длительного перехода ребёнком, но чувство голода придало мне сил и никому не удалось вырвать у меня этот кусочек хлеба. Это была моя первая настоящяя драка за хлеб, которую я никогда не забуду.

К вечеру нам объявили, что дети и женщины свободны и могут вернуться домой. Тут же нашлись такие, которые истолковали это как новую уловку румын. Объяснением этому было то, что солдаты имели право убивать только впервые четыре дня, а так как первые четыре дня уже прошли, они пользуются положением о комендантском часе, как поводом стрелять в каждого, кто находится на улицах после шести вечера. Нам не хотелось расставаться с папой и Давидом, но мы так же не желали попасть в ловушку, подстроенную нам румынами. Полицейские не вняли нашим просьбам оставить нас во дворе и просто вытолкали нас за ворота. Как ни странно мы хотели оставаться арестованными.

Воссоединение с семьёй.

У семьи в Черновцах.

Ещё до того, как папа с Давидом освободились, мы пытались, и нам даже в какой то мере удалось передать нашим родственникам о трагедии, происшедшей с нами. Сначала они были не в состоянии поверить нам, но через несколько дней, когда они убедились, что мы в здравом уме, они, наконец всё поняли и поверили, хотя это и было очень трудно. Мы надеялись, что когда папа с Давидом присоединятся к нам, отношение родственников к нам улучшится. Их отношение не было враждебным, однако  мы не чувствовали себя полноправными.

Мы были полуголыми и всегда в любом доме можно было найти что-нибудь из одежды, тем более, что после 4-х дневных страданий мы совершенно не были разбалованы и не предъявляли никаких претензий.

Папа начал искать работу. Передвижение по улицам города было небезопасным. Ещё ощущались последствия погрома. Нам стало известно, что немцы собрали евреев в одном из кварталов и убили их. Однажды моего папу схватили и отправили на принудительные работы. Вместе с другими его затолкали в грузовик и поставили на работу сварщиком. У немца, работавшего с папой, был сварочный щиток, защищавший лицо, а у папы, конечно же, такового не было. Ночью, когда его освободили, он вернулся почти слепой, с опухшими, покрасневашими и ноющими от боли глазами и руками. Потребовалось много усилий и продолжительное лечение, чтобы он пришёл в себя. Из-за этого происшествия папа выходил из дома только в случае крайней необходимости, на короткие расстояния и ненадолго. Но и дом не был безопасным убежищем. Через несколько недель после того, как его схватили в первый раз, к нам пришли искать рабочую силу. Несмотря на то, что папа пытался спрятаться, его нашли и серьёзно наказали, он получил 25 палок по спине. После этого его принудили к тяжёлой работе, которая сопровождалась угрозами, руганью и побоями. Он вернулся домой разбитым физически, но ещё более униженным. Его дух был не просто сломлен, а разбит вдребезги. Уверенность в себе, которая была символом его личности, исчезла. Он уже больше ни на что не надеялся. Почему же он всё-таки продолжал? Чувство ответственности и беспокойство за нас были сильнее физической боли и унижений. Он всегда знал, что у него в запасе альтернатива самоубийства, в случае если он больше не сможет нести ответственность за наши жизни. Он очень страдал из-за этого, и мы старались разделить с ним эти страдания. Мама всегда умела его успокоить, и даже в самые трудные моменты от неё веяло оптимизмом.

Когда мы убежали в Бояны, родственники со стороны мамы убежали в Черновицы, чтобы избежать ссылки в Сибирь. Они были старше и потому проявили больше понимания и участия в нас. Мамина тётя, её одногодка Дина Койфман дала нам кое что и разрешила выпекать хлеб в её плите. Так же нам помогли и более дальние родственники, например тесть и тёща брата тёти Дины: Моше Спектормана. Один из братьев моего отца Моше Фихман, проживавший в селе Молодия недалеко от Черновиц, сначала ничего не знал о нас. Позднее его постигла та же судьба, что и нас. Говорят, что он и его семья могли бы спастись, если бы они остались в Молодии, а не присоединились к нам  по собственной же инициативе, чтобы позже вместе с нами быть загнанными в гетто.

Гоим из Вияшоары, родины моего отца, приехавшие в город, чтобы продать свои сельскохозяйственные продукты, сжалились и помогли нам. Так, во всяком случае, нам показалось вначале. В дополнение ко всему, меня стала беспокоить ужаснейшая зубная боль, и никто даже не подумал взять меня к дантисту. Единственным способом затушить эту боль было полоскание рта 96-процентным спиртом. Из-за этих полосканий я сжёг всю слизистую оболочку рта. Это был жалкий выход из положения, но в этих условиях, очевидно не было другого выхода. Эти боли продолжались в течение многих месяцев, до тех пор, пока, наверное, не появились другие проблемы, так как без медицинского вмешательства зубные боли больше не появлялись у меня многие годы.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 4 Jan 2005 by LA