Призыв в Цахал.

Израиль я представлял себе как большую пустыню, так как на лекциях я постоянно слышал о пустыне, о нехватке воды и о необходимости пожертвования в фонд для посадки деревьев. Однако с того момента, как я сошёл с корабля, я увидел, что всё вокруг утопает в зелени. Хайфа была вся усажена деревьями, та же картина была по дороге на Бэйт Лид, вся в деревьях и банановых плантациях. До этого я не видел бананов даже на фотографиях и тут я увидел их собственными глазами. Дорога в Тель-Авив утопала в зелени с обеих сторон. Когда я прибыл туда, то по рекомендации того, который дал мне этот отпуск, я обратился в городской военкомат и попросил место для ночлега, информацию об интересных местах в городе, а также о том, где можно было бы перекусить. Моя проблема разрешилась ещё быстрее, чем я думал. В это время в военкомате находились женщины, которые пришли, чтобы пригласить солдат, вернувшихся с фронта, на короткий отдых. Мне так же представилась такая возможность, несмотря на то, что я не заслужил этого, так как ещё не успел воевать. Одна женщина пригласила меня домой, но я отказался, объяснив, что только сейчас прибыл с Кипра, а не с фронта. Тогда мне объяснили, что я солдат и меня с радостью примут в любом доме. Я попал в дом семьи Лифшиц, проживавшей на улице, прилегавшей к площади Дизенгофф. У них было двое симпатичных детей 6 и 8 лет. Они очень радовались и гордились мной, несмотря на то, что я ещё не успел ничего сделать для страны. Я рассказал им о том, что произошло со мной во время войны и, возможно, это их заинтересовало. У господина Лифшица был текстильный бизнес, такой же, как был у моих близких, семьи Спекторман. Когда я рассказал ему, что у меня есть родственники по фамилии Спекторман, он пообещал, что сообщит им о моём приезде в Израиль. На следующий день и в самом деле приехал мамин дядя Моше Спекторман и увёз к себе домой. Я не знал его до этого, но много о нём слышал от мамы с папой. Я поблагодарил его за помощь, которую он оказал нам ещё в Транснистрии. По распоряжению его брата и его самого, время от времени мы получали немного денег через румынского офицера, который очевидно оставлял себе 60–80% из них, однако эти небольшие суммы всегда приходили в момент самого большого отчаяния. И вот я нахожусь у него дома и лично благодарю его от имени всей семьи. Мне кажется, что его радости не было границ, когда я рассказал ему, что его помощь была значительной долей в спасении нашей семьи от верной смерти.

У Моше и его жены Ривки было двое детей, дочь Мирьям (Мара), двумя годами моложе меня и сын Бен Ами (Ами) ещё моложе. Мара мне очень понравилась, я же не произвёл на неё никакого впечатления, её совершенно не интересовал беженец из Румынии. Она была занята учёбой в гимназии Херцелия и своими друзьями. Она была очень интересной и умной девушкой и вдобавок ко всему красавицей.

Дядя Моше дал мне пару туфель, чтобы мне не пришлось обувать высокие ботинки с портянками, которые я получил лагере Бэйт Лид. Я получил от них ещё кое-что, но туфли были самое лучшее и практичное из всего. У моего дяди была маленькая чёрная машина марки Хильман, и он прокатил меня по городу. Сначала по набережной через улицу Алленби, а потом по проспекту Ротшильд. Проспект был очень красивым и его объяснения о том, что на каждом участке растут разные виды деревьев, произвели на меня огромное впечатление. В моём незаконченном образовании есть много пробелов и много недостатков в специальностях, которые меня не интересовали. До сих пор я не различаю виды птиц и деревьев, не разбираюсь в породах собак и многих других вещах, которые обычно у нормально развивающегося и путешествующего с родителями ребёнка, является частью обучающего процесса. Эта экскурсия была интересной и увлекательной. Посещение его предприятия в Бней Браке было интересным и дало мне представление об Израиле, стране, за которую по истечении несколько дней я должен был идти воевать. Я провёл с семьёй Спекторман два дня до моего возвращения в лагерь в Бэйт Лид.

Офицер в лагере Бэйт Лид сообщил, что я должен прибыть в военный лагерь в Тель-Авиве и если мне не изменяет память, он назывался Кирьят Меир. Там мне пришлось дежурить один день на кухне и меня это очень разозлило. Собственно меня рассердило не само дежурство, а тот факт, что мне пришлось собирать и выбрасывать в мусор огромное количество еды, которую оставляли после себя солдаты в столовой и в особенности хлеб, маргарин и варенье. Моё отношение к еде сформировалось во время голода, который я испытал в 1941 году, а также и тот факт, что и в Израиле в этот период был дефицит продуктов питания. Иерусалим был отрезан от центра, и потому его жители страдали от нехватки продуктов, а тут выбрасывают маргарин и сотни кусков хлеба и иногда и целые буханки. Я не мог с этим мириться, но ничего не мог поделать.

Вечером меня вызвали с теми, кто явился в тот день, и снова дали несколько дней отпуска. Я не понимал в чём дело, я думал, что сразу по призыву меня отправят в часть для выполнения боевых действий. Я подумал, что из-за того, что не призвался добровольно в Пальмах, меня обманывают. Чувство унижения нового репатрианта или как тогда называли "гахлайника" (заграничный призыв) сопровождали меня ещё долгое время в особенности, когда мне казалось, что мне мстят. Дополнительный отпуск я посвятил родственникам со стороны отца. Возле лагеря Кирьят Меир, напротив улицы Нэцах Исраэль, за окраиной тогдашнего Тель-Авива (недалеко от сегодняшнего кинотеатра Гат) жили Франсис и Цви Гальперин и их годовалый сын Алон. Франсис была дочерью дяди Эльханана, который наезжал в Липканы с сыном Давидом, о котором я уже рассказывал. Цви был фанатичным ревизионистом. У него дома я видел книгу "Восстание", написанную Бегином с его личным и тёплым посвящением. Бегин был посажённым отцом при обряде обрезания у Алона. Цви занимался покупкой автомашин из излишков Британской армии и их дальнейшей перепродажей.

Я не помню, что я делал во время пребывания у Франсис и Цви, кажется, я присматривал за детьми, больше я ничего не припоминаю. Почему я не искал своего брата и если искал, почему не остался у него жить? Почему я не нашёл своих родителей, которые очевидно пытались связаться со Спекторманами. Всё это туманно и совершенно непонятно.

Артиллерийские войска.

    Меня немедленно отвезли в Пардес Кац и в тот же день собрали ещё пять солдат для подкрепления противотанковой батареи на юге. К вечеру я прибыл в Хацор, где располагался штаб моей батареи. При въезде в Хацор, было шоссе, которое, по словам старшего сержанта, просматривалось Египетскими силами в районе Ашдода. Этот участок мы проскочили на сумасшедшей скорости, мы солдаты лежали на полу грузовика. Я думаю, что это было подготовительное упражнение старшего сержанта.

На следующее утро, я прошёл четырёхчасовое обучение и тренировку на двадцатимиллиметровой пушке Hispano Suiza и был зачислен в боевой расчет, в котором было двое сабров: командир Элиэзер Шлайфер и наводчик Шмуэль Гольдберг. Со мной вместе было ещё два репатрианта, прибывших за несколько дней до меня. В отличие от них я немного знал иврит. Нас привезли в арабское село Ивдис неподалёку от киббуца Негба, который можно было видеть с командной высоты. На расстоянии нескольких километров оттуда было заброшенное арабское село Бэйт Афа. Я быстро сошёлся с людьми в расчете. Наконец-то я стал настоящим солдатом и не просто, а с ружьём и с пушкой. Личным оружием была винтовка Стэн, которую я научился только разбирать и собирать (без упражнений по стрельбе) ещё на Кипре. Тот, кто приехал из Советского Союза знает о важности артиллерии. Пехоту там прозвали Королевой боя, а артиллерию Богом войны. Правда, имелись в виду калибры от 100 мм и больше, а не 20 мм, которые выглядели как тонкие трубы. Мы находились на командных высотах на протяжении всего периода прекращения огня, там мы тренировались, но в основном занимались охраной, чтобы предотвратить всякого рода сюрпризы и неожиданные атаки. Раз в неделю приезжал кто-нибудь из батальона, к которому я относился, он назывался первый - противотанковый под номером 421. Высотой командовала одна из рот батальона соединения "Гивати". Наша пушка была прямым подкреплением батальону, находившемуся на линии обороны. Эти батальоны всё время менялись, мы же, расчет орудия оставались на месте, потому что не было никого, кто мог нас заменить.

Командир рассчёта противотанкового орудия.

В моём расчете был парень из Тель-Авива по имени Джимми. Ему было лет 30, и он уже воевал в составе Еврейской бригады во 2-ой мировой войне против фашистов в Италии. После того, как он вернулся с войны, он работал у строительного подрядчика. У него не было никаких стремлений продвинуться в звании. Джимми любил рассказывать, как вести себя в бою, чтобы выжить. Он называл себя везуном и гордился тем, что такие как он, низкорослые, рождаются крепышами.

В начале моей командирской карьеры к расчету вместо Элиэзера и Шмуэля присоединился молодой, красивый, крепкий и добродушный парень. Его звали Шломо Фольке, он родился в Польше, был беженцем и уцелел в Катастрофе. Мы быстро подружились. В моих глазах он был отличным солдатом, и я убеждён, что если бы он не погиб, спустя несколько месяцев в одном из боёв на юге, он бы очень далеко продвинулся по служебной лестнице в Цахал. Он быстро учился и вскоре превзошёл своего учителя. Когда мы взяли среди трофейного оружия противотанковую пушку в бою за Хуликат, я его назначил командиром расчета, и он великолепно справлялся с обязанностями. К расчету был присоединён ещё один молодой парень из новых репатриантов по имени Зээв Вайнгертен. Он не хотел воевать, он рассказал, что он единственный из всех членов его семьи, который остался в живых и что он должен беречь себя, чтобы создать свою семью. Когда он узнал, что солдаты, которые не достигли 18-ти летнего возраста, могут получить отсрочку военной службы, он её добился и с тех пор я больше о нём не слышал.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 8 Jan 2005 by LA