« Previous Page Table of Contents Next Page »

Прощание с Лейкой.

Борьба за существование была постоянной, и  каждый член нашей многочисленной семьи чувствовал обязанность внести свою лепту. Моя мама ввела правило, что все заботятся друг о друге, и ни у кого нет особенных привилегий. Всё делилось поровну с точностью, кроме тех, кто болел, и им отдавалось предпочтение даже за счёт других. Не все приняли эти условия, и на определённом этапе Лейка приняла решение выйти из комунны и даже перешла жить отдельно. Лейке казалось, и она даже надеялась, что в одиночку она сможет дать больше своему единственному сыну Арику (он же Цвика). Нужно было много мужества, чтобы в такое время решится отделиться от семьи,  в которой были мужчины и во главе которой стоял мой отец. Лейка наверное обратила внимание на то, что папа был уже не таким сильным и от него веяло меланхолией.

Поиски заработка были активными и интенсивными. Никто не сидел сложа руки. Мы постоянно ломали голову и искали что нибудь или кого нибудь, кто бы мог помочь. Мы не ждали подарков или милостыни, а искали способ заработать. После того как Лейка рассталась с нами, она стала зарабатывать продажей "антиквариата" на рынке. Оказалось, что у неё были основания для этого поступка. Тем немногим, что она выручала, она делилась только с сыном Цвикой, а не с кучей голодных ртов семьи Фихман. Мы остались с ней в хороших отношениях и не сердились на её поступок. Мы всегда продолжали заботиться о ней и служили ей опорой. Лейка уважала и любила мою маму, но не всегда была согласна с решениями отца.

Культурная жизнь в гетто.

Не хлебом единым сыт человек и в особенности, когда его нет. Человек всегда нуждается в духовной пище, даже когда не остаётся физических сил, остаются духовные. Люди, происходящие из интелектуальной среды, не способны жить без духовной пищи. Культурная жизнь в гетто проявлялась в чтении книг, которые некоторые  привезли с собой. Я не очень хорошо читал, и у меня не было навыка к чтению, и поэтому я с жадностью прислушивался к беседам тех, кто читал. Среди них были беседы, в которых шла речь не только о содержании, но и литературная критика.

На всей территории гетто не было электричества. Нашим светом была коптилка и то не всегда. Иногда мои сестра и тётя читали при свете луны, используя кастрюлю как рефлектор, который фокусировал световое пятно на книге. Из-за темноты мы отправлялись рано спать и тогда, беспрерывно мучавший нас голод, немного забывался, если удавалось заснуть.

На каком то этапе, я не помню в каком году, организовалась актёрская труппа, которая поставила спектакли и импровизации и даже еврейский мюзикл. В их репертуаре преобладали Гольдфеден, Ицик Мангер и Шалом Алейхем. Я не видел этот мюзикл, но я точно помню, что слышал песни из него, так как находился рядом. У меня не было недостатка в театре, потому что и в лучшие времена не увлекался этим. Оказывается, что даже в самые тяжёлые времена, когда люди умирают от голода и болезней, они всё же нуждаются в духовной пище.

Эти маленькие радости, а также слухи о действиях партизанского движения и о победах Красной армии, поднимали дух, который был настолько важен, когда не было никакой надежды, и который придавал желание, готовность и силу продолжать борьбу за существование. Немалая часть тех, кто погиб в нашем гетто, умерли не только от голода и болезней, но и из-за того, что они потеряли веру и надежду в продолжение борьбы за выживание.

Литейный завод Турнатурия.

Мой брат и дядя работали на литейке Турнатурия. Там их кормили, а я в любую погоду ходил туда, чтобы принести остатки домой.

В один из морозных зимних дней во время обеда я открыл тяжёлую железную дверь литейки. В тот же момент кто-то открыл дверь напротив, и из-за образовавшегося сквозняка тяжёлая дверь захлопнулась и сильно прищемила мне пальцы. Я даже не рассказал маме о случившемся, так как вначале не обратил на это внимания. Просто моя рука была настолько замёрзшей, что сразу я даже не почувствовал боли. Когда рука отогрелась, оказалось, что все ногти были вырваны, и я почувствовал адскую боль. Никто не мог мне помочь, даже не было никаких болеутоляющих средств. До сих пор я чувствую боль даже от самого воспоминания об этом или когда я слышу о пытках с вырыванием ногтей. Единственным облегчением были ласки и тёплые объятья моей мамы и приговорки на идиш, которые она постоянно повторяла и в которых просила перенести всю боль и страдания на себя: "Эс мир зан фар дир".

Заболевание Давида тифом.

Давид заболел тифом, и его положение было очень тяжёлым. Нам пришлось госпитализировать его в основном из-за интенсивного лечения, но также, чтобы предотвратить распространения этой заразной болезни в антисанитарных условиях, в которых мы жили. Но еду ему нужно было приносить из дома, и кто мог ещё делать это кроме меня? Конечно же мама ежедневно навещала его. От тяжёлой работы и скудной пищи он, как и многие из нас был очень худым. Когда он вернулся из больницы, он ещё больше исхудал и был ужасно бледным и до такой степени слабым, что нуждался в помощи чтобы сделать несколько шагов по комнате. Несмотря на нужду, интенсивный уход мамы поставил его на ноги, и он вернулся на завод, так как это было условием для нашего пребывания в Могилёве, а также возможностью получить горячий суп, бывший таким важным для него.

Разбалованность в гетто

Большую часть времени мы все голодали. Мы все были очень худыми и костлявыми и особенно я. Я ненавидел эту безвкусную и несолёную пищу, а особенно я ненавидел "лемешке". Я ненавидел это не только из-за названия и вида, но и из-за отсутствия какого либо вкуса. Это была каша или жидкое тесто из овсяной, смолотой на каменных жерновах муки и воды. Его невозможно было проглотить, так как оно прилипало к нёбу. Я категорически отказывался есть и папа очень переживал, что я умру от голода. Поддерживаемый плачем мамы, он избивал меня ремнём. Несмотря на побои, я всё равно не ел. Я плакал, голодал и терпел побои, но всё равно не сдавался и не ел, так как чувствовал ужасное отвращение. Неудивительно, что за два года я не вырос даже на милиметр, однако я должен отметить уже здесь, что в тот период я не разу не заболел даже гриппом.

Привыкание к явлению смерти.

Время тянулось как резина. В эти тяжёлые зимние дни голод был особенно невыносим. Ежедневно мы слышали о болезнях и смерти. Я видел телеги, перевозившие мёртвых на кладбище. В отличие от похорон в Липканах здесь они сопровождались мизерным колличеством людей, которые почти не кричали и не плакали, чтобы сохранить силы, все просто молча страдали. Вообще я не помню плачущих людей, мне кажется, что плач это естественный способ привлечь внимание других, но когда все вокруг страдают или когда тебе известно, что твои страдания никого не трогают, никому не прийдёт в голову плакать ещё и потому, что это лишняя трата энергии. Люди умирали на улицах гетто, а тех, что умерли в доме, выносили на тротуар, чтобы телеги, постоянно проезжающие по улицам увезли их на кладбище для захоронения. Я частенько был свидетелем медленной агонии. Вначале человек ещё даже хорошо одет и ходит с гордо поднятой головой, потом он начинает продавать одежду, чтобы купить еду и остаётся одетым в тряпьё, затем он перестаёт следить за собой, его живот вспухает от голода и большую часть времени он сидит, так как унего нет сил двигаться. Со временем он уже ползёт до тех пор, пока не остаётся лежать на улице, дожидаясь конца.

У нас не было организации взаимопомощи, и только семья была сильным звеном, где все заботились друг о друге, но и там были исключения. Захватчики не проявляли желания и не считали своей обязанностью предотвратить высокую смертность в гетто. Их единственной обязанностью было не допускать бегства оттуда. Они также не вмешивались во внутреннюю жизнь в гетто. У нас была полная автономия со своим управлением и полицией, обязанностью которых было поставлять рабочих румынам и немцам по их требованию.

Сведения о внешнем мире.

У нас конечно же не было ни газет, ни радио и никакой связи с внешним миром. Украинцы, с которыми мы общались в целях торговли, не интерисовались происходящим вокруг, они тоже были заняты своими каждодневными проблемами и ущербом, который они понесли от всех сторон учавствующих в войне. У нас было много новостей собственного производства, например: " И.пи.а. " "Идише, политике агентор" (еврейское агентство сплетен) или И.вэ.а - Иден вэлен азой" (так хотят евреи) и другие. Новости были в области мрачных предсказаний и предвидения несчастий, а также были такие, которые давали надежду на лучшее будующее. К лучшему всё изменилось, в основном  после победы Советской армии под Сталинградом. Несмотря на то, что мы были далеко от фронта, можно было увидеть, что эти события повлияли на поведение немецких, а ещё больше румынских солдат, оно уже было не таким уверенным и самодовольным. Об одном происшествии я расскажу подробно, так как оно повлияло нас и на всех, кто ещё остался в живых в Могилёве. Красный крест передал нам письмо от папиного брата, дяди Матитьягу из Палестины.

Мы все никак не могли понять, каким образом нас нашли, но это никого не беспокоило, главное заключалось в содержании телеграммы. В ней было всего три слова по-немецки, у которых в переводе было множество значений. Одно из них означало: "Мы довольны", а ещё одно, которое было предпочтительнее для нас: "Скоро наступит мир". Сам факт прибытия этой телеграммы имел для нас даже большее значение, чем её содержание. Это было весточкой из внешнего мира, который, несмотря на фашистскую пропаганду, что весь мир у их ног, не был ими захвачен. У этой телеграммы было множество комментаторов, среди котрых и ученики, изучавшие Тору, и в этих трёх словах они как будто нашли бездонный источник информации.

Я помню, что эта телеграмма вызвала огромное возбуждение, и люди толпами приходили посмотреть на неё своими глазами.

Перемены в связи с возвращением евреев

Регата

Мне кажется, что в 1943 году Румынское правительство, предусмотрев грядущее, решило возвратить евреев Регата (тех, кто проживал в Молдове, которая была частью старой Румынии). В Транснистрии остались только евреи Бессарабии и Буковины. Не всем евреям Молдовы посчасливилось вернуться и я не знаю, какие для этого были критерии.

На наше счастье мы перебрались в квартиру вдалеке от реки на возвышенности, которая не страдала от наводнений и кроме того, она была намного просторнее. Я назвал её квартирой, так как там было две комнаты, меньшую из которых мы превратили в кухню, в которой мы соорудили подовую печь, почти такую как была у нас дома. Там была ещё одна потайная комната, вход в которую был замаскирован шкафом. В этой комнате мы прятали товар или прятались сами. С переездом в новый район наше материальное положение улучшилось. Евреи аклиматизировались и начали заниматься коммерцией, профессией, которой традиционно занимались евреи из поколения в поколение. Родственники и просто знакомые из далёких деревень, несмотря на смертельную угрозу, стали приезжать в Могилёв на повозках с товаром, большей частью которого были продукты питания и покупали на выручку контрабанду из Румынии. Украинским сельчанам очень был нужен этот товар, и еврейские предприниматели заполнили эту нишу, как делали их предки по всей Европе.

В новом доме, который как мне кажется, назывался "Красным домом" проживало семейство Креймерман. Члены этой семьи, уроженцы города были замечательными людьми. Господин Креймерман очень любил Шалом Алейхема и постоянно читал его рассказы. Идиш, на котором говорили украинские евреи, показался мне намного красивее того, на котором говорили мы. Наш идиш был "тяжёлым" в то время как идиш украинских евреев был более "мягким" и мелодичным. Я обожал этого человека и преклонялся перед его талантом читать Шалом Алейхема. Когда он читал эти рассказы, мне казалось, что со мной был сам Шалом Алейхем.

« Previous Page Table of Contents Next Page »

This material is made available by JewishGen, Inc. and the Yizkor Book Project for the purpose of
fulfilling our mission of disseminating information about the Holocaust and destroyed Jewish communities.
This material may not be copied, sold or bartered without JewishGen, Inc.'s permission. Rights may be reserved by the copyright holder.

JewishGen, Inc. makes no representations regarding the accuracy of the translation. The reader may wish to refer to the original material for verification.
JewishGen is not responsible for inaccuracies or omissions in the original work and cannot rewrite or edit the text to correct inaccuracies and/or omissions.
Our mission is to produce a translation of the original work and we cannot verify the accuracy of statements or alter facts cited.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Yizkor Book Director, Lance Ackerfeld
This web page created by Lance Ackerfeld

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 8 Jan 2005 by LA