Заключительное построение.

После выпускного, мы бродили по базе как лунатики. Все офицеры и инструктора казались нам другими, более человечными. Возможно, они говорили про себя: "Какие придурки были эти курсанты, которых мы притесняли девять месяцев". Однако, несомненно, они говорили себе: "Мы гордимся результатами своей работы". Инструктора и командиры отделений теперь отдавали нам честь.

Самое большое удовольствие мы получали от старшины базы Моше Клейнбойма, который отдавал честь на британский манер (кроме движения  рукой он прибавлял клич "командир").

Заключительное построение было особенным мероприятием. Мы безустанно тренировались, чтобы добиться безупречного исполнения. Курсанты получили командирские должности, а курсант-отличник командовал всеми выпускниками.

На заключительном построении присутствовал, командир учебного штаба, генерал-майор Хаим Ласков, командир генерального штаба, главнокомандующий, генерал-лейтенант, Игаль Ядин, полковник, Меир Илан и командир базы, подполковник, Дан (Клептер) Хирам. Это был большой праздник для нас и для всей базы. Артиллерийские войска гордились нашим достижениями. На заключительное построение были приглашены семьи выпускников. Я послал приглашение своим родителям, которые приехали на машине, выданной в их распоряжение. Мы не виделись с семьями до окончания построения и присвоения звания. Когда нас наконец-то освободили, у некоторых болела шея, оттого, что вертели головой, чтобы убедиться, что долгожданные, сверкающие золотом звания действительно находятся у нас на плечах. Мы очень гордились собой, и наши сердца были наполнены ощущением мощи, увеличивающейся  к концу курса.

Моя мама.

После войны я увидел русский кинофильм "В шесть часов вечера после войны". События в фильме происходили на фоне второй мировой войны и его главными героями были два друга, офицеры танковой бригады. Один из них, который был ранен и потерял ногу, попросил своего друга, чтобы он передал его любимой девушке, что он погиб в бою. Между ними произошёл спор, очень взволновавший меня. Я был солидарен с обоими героями фильма, и моё сердце разрывалось от горя. Я снова плакал в конце сериала о катастрофе "Холокост", который демонстрировался в Соединённых Штатах. Я не плакал в течение всего фильма, потому что увидел много знакомых сцен и только в конце, как в заключительном экстазе, я заплакал навзрыд. Снова я заплакал на могиле своей матери в день её похорон, когда Левинталь произнёс надгробную речь, описывая её особенную и незабываемую личность. В тот раз я плакал от горя, более того я выразил раскаяние и просил прощение за несправедливое отношение к ней за всю жизнь от всех, включая меня. До сих пор я грызу себя за то, что не был рядом с ней, когда она в этом нуждалась, и не оценил, в отличие от других, её личность, её неисчерпаемую любовь к людям и способность самопожертвования для семьи и других, даже совершенно чужих людей.

Жизнь не сложилась счастливо для моей матери. В раннем возрасте у неё умерла мать, и она росла в доме её приёмной матери. Её отец посвятил всю жизнь изучению Торы, правил кашерного убоя и торговли. Тем же самым занимался её брат. Она рано вышла замуж и также рано стала матерью. Она жила с моим папой в селе Теребна. А затем переехала в Липканы. Несмотря на то, что материальное положение моих родителей было хорошим, они не умели хорошо жить. Они тяжело работали и жили скромно. Всё заработанное они вкладывали в расширение имущества. Наш дом в Липканах был домом, в котором гостили братья отца, и его родители также часто навещали нас. Когда дед заболел, он лежал в нашем доме и, конечно же, в его распоряжение была предоставлена комната моих родителей. Связь моей мамы с её отцом и приёмной матерью была очень непрочной. Я не помню, чтобы она ездила их навещать или чтобы они приезжали к нам. Её брат был с ней очень близок, и она его очень любила. Его жену Масю моя мама просто обожала, не так, как обычно бывает между золовками. Её брат не преуспевал в бизнесе и под её влиянием он получил работу на мельнице в качестве развозчика муки на нашем грузовике. Если бы он умел водить, он бы это делал, а не был бы просто сопровождающим. В Липканах, особенно в последние годы, жизнь заметно улучшилась. Постоянная домработница и другие слуги очень облегчали существование. Культурная жизнь также улучшилась. В богатых домах, включая дом моих родителей, организовывали вечеринки. Мама и папа даже научились играть в карты. Раз или два в году организовывали большой бал, который был, как правило, посвящён сбору пожертвований и я помню, как моя мама волновалась по поводу этих событий. Он была активисткой организации OSE, это была организация помощи еврейским детям, что-то наподобие организации "Хадаса". С её золовкой Олей, женой Моше, брата отца, она не очень ладила. Они не были в ссоре, однако подругами тоже не были, несмотря на то, что жили на той же улице, в соседних домах и на то, что их дети дружили между собой. Они не встречались. Я вспоминаю, что мама рассказывала мне, что Оля покупала платья из одинаковой ткани, чтобы не узнали, что у неё есть больше одного платья. Причиной этому была форма партнёрства между братьями. Это было странное партнёрство. Братья решили не брать зарплату, а столько, сколько нужно было для существования. Эта система не подходила компаньонам; и я очень сомневаюсь, подходила ли она компаньонам, состоявшим в родственных связях, даже братьям. В основе этой системы было предположение, что все разделяют одинаковое мировоззрение, ту же веру, те же потребности и имеют одинаковую совесть. Эта система была неудачной и, конечно же, её со временем изменили бы, однако со вступлением Советской власти в 1940 году, эта проблема разрешилась сама собой. Советы конфисковали все, и родители остались ни с чем. Мама приняла эти изменения безропотно, она не жаловалась и не плакала, а просто приняла эту ситуацию как неизбежную и начала налаживать жизнь в новых условиях. В Буянах она продолжала быть эпицентром семьи и заботиться обо всех. Когда началась война, мама гостила у моей сестры Доры, в Черновицах и вместо того, чтобы остаться там и тем самым избежать опасности и страданий, она решила вернуться домой вместе с сестрой. Общественного транспорта не было и поэтому, они шли пешком из Черновиц вместе с отступающей Красной армией.

Через несколько дней мы проделали всю дорогу обратно, и она страдала больше всех. Её больше всех били, она потеряла много крови и взяла на себя ответственность за страдания детей, которых она принесла в этот жестокий мир. В Черновицах у своих золовок, а также в гетто и позднее в Транснистрии она считала себя ответственной за всё и за всех. Она прикладывала все усилия и изобретательность, чтобы готовить пищу и следить за личной гигиеной и превыше всего сохранению морали. Она была неиссякаемой оптимисткой и всегда надеялась на лучшие времена. Она обладала чувством юмора и более всего она любила людей, она не боялась властей, презирала подхалимство и не стеснялась своих связей с "простолюдьем". Моя мама умела быстро сближаться с людьми, и в течение короткого времени они становились её друзьями. Она любила слушать и рассказывать и всегда отличалась искрящейся молодостью.

Наш дом был гостиницей для родственников и знакомых и в Могилёве, когда у нас ничего не было и в Буянах, когда у нас снова было еды в изобилии, а также на Кипре и в Израиле. Она постоянно помогала другим и делилась даже самым малым, что у неё было. Себя она всегда ставила на последнее место, но не из-за самонедооценки, а из любви к ближнему.

Мой отец любил и уважал её, но всегда осложнял её жизнь. Он был избалован в отношении чистоты и питания, и иногда это переходило все границы. Мама была вынуждена сама месить тесто, так как он полагался только на неё в отношении чистоты рук и ногтей и считал, что только она будет соблюдать чистоту в процессе выпечки хлеба. Воспитание детей он также возложил на неё, и она привлекала его только, когда нужно было применить наказание, чтобы поправить дисциплину или, чтобы "ребёнок не умер от голода". Всякий раз, когда происходил спор между родителями, дети всегда принимали его сторону, но не потому, что он был прав, а потому, что он умел разыгрывать обиду и злость. Мама терпела и уступала, видя безвыходность положения.

Когда мы приехали в Израиль, она сразу же стала искать работу, хотя и мечтала открыть магазин или хотя бы бакалейную лавку. Мой отец и мы, дети не сделали ничего, чтобы осуществить эту, её мечту. Она была права, полагаясь на своё природное чутьё. Она хотела быть материально независимой, честно зарабатывая свой хлеб. Она работала в армейской прачечной, а также на упаковке мацы, в период перед праздником песах, но в основном она любила ухаживать за младенцами, в которых видела своих внуков. Семьи, в которых она работала, считали её членом семьи, а дети своей бабушкой.

Моя мама занималась непрофессиональным сватовством, а когда получала за это деньги, то отдавала их своим детям. Мои родители жили на улице Арлозорова возле конторы раввината. Это была квартира на первом этаже без колонн. Возле заднего входа был участок земли, за которым она с любовью ухаживала. Поскольку это был не отдельный дом, она страдала от недостатка в укромном уголке  и поэтому она попросила отца, чтобы он закрыл веранду. Отец был против и приводил всякие доводы в пользу своего мнения. Мы, дети, несмотря на то, что понимали мамино желание, не помогли ей убедить отца, и это её очень огорчило. В этой квартире, которая была намного лучше квартиры на улице Хилель 57, был всё же недостаток. Кухня и туалет были общими с ещё одной семьёй из трёх человек. Только через несколько лет поменялись соседи, и мы с отцом построили стену, и только тогда мама смогла спокойно вздохнуть. Наконец то двухкомнатная квартира с отдельной кухней, ванной и туалетом. Это сделало её счастливой, но счастье не было полным, так как не было веранды.

У моего отца время от времени были проблемы со здоровьем, которые требовали госпитализации, и мама всегда была с ним. Сначала его прооперировали по поводу грыжи без особенных проблем, потом он упал на работе и ему, загипсовали руку. С 1941-го года он страдал от камней в жёлчном пузыре и только в 50-х годах, ему их удалили. Эти камни он сохранил на память. В 1968 году отец страдал от увеличенной простаты, и мне удалось определить его на операцию в больнице Ха-Шарон. Мама перешла жить к нам в Кирон, чтобы быть рядом с ним. Я привозил её утром, но она предпочитала ездить на автобусе, чтобы не быть в тягость и чтобы быть независимой. Почти три недели она была возле него, пока он выздоровел.

Мама любила приезжать к нам. Когда я был на курсе во Франции, Ривка поехала меня навестить меня, а она осталась с нашими девочками Анат и Офрой. За этот месяц, она подружилась с соседями больше чем мы, за последующие 10 лет. Мама не была больной женщиной и отличалась здоровьем. Ей мешали только небольшие проблемы: она чихала, и глаза у неё слезились, наверное, в результате сезонной аллергии. В последние годы жизни она жаловалась на боли в животе. Она ходила к врачам и была очень огорчена, что они не могли ей помочь. Её даже не посылали на анализы. Она продолжала жаловаться и просила меня о помощи, потому что очень страдала. Я пошёл с ней в больничную кассу и убедил врача послать её на обследование в больницу Ротшильд. Маму госпитализировали, и врачи решили прооперировать её. При операции был установлен диагноз: рак желудка. Врачи утверждали, что, возможно, им удалось удалить опухоль, однако они не были уверены в этом. Мама вернулась домой со смешанным чувством надежды и страха. Через некоторое время страх усилился, боли вернулись, и она снова была прооперированна, но на этот раз она не оправилась и умерла в возрасте 69 лет. 69 лет больших страданий, большой любви, большой надежды и очень мало удовлетворения. Возможно, если бы её не прооперировали, она могла бы протянуть ещё немного и иметь удовольствие от ещё одной внучки Инбаль. Я не знаю, облегчило ли бы её страдания рождение внучки, которая родилась несколько месяцев спустя и носит имя в её память. Мы назвали её Инбаль-Хая.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 8 Jan 2005 by LA