Курс офицеров противовоздушной артиллерии

кандидатов на службу и поэтому вкладывали средства в рекламу, частично в виде брошюр, в которых публиковались заманчивые условия, например продвижение по службе с повышением звания, зарплата, красивая форма и.т.д. Как я уже упоминал, у меня не было никаких сомнений. Я уже давно связал свою судьбу с армией, но сейчас, когда я привык к идее, пришедшей ко мне совершенно случайно, продвинуться по профессиональному руслу, я должен был взвесить и решить продолжить ли мне карьеру техническую или командную в артиллерийских войсках, где я прослужил почти все месяцы освободительной войны.

Ехуда Пондилер, который был заместителем комбрига, служил в штабе и он порекомендовал мне выйти на курс. На собеседовании мне сказали, что-то, что я был техником станций слежения, делает меня особенно подходящим, так как артиллерийские войска собираются приобрести зенитки, управляемые станциями слежения и моя техническая хватка поможет продвинуться мне с одной стороны и продвинет станции слежения с другой. Доводы Пондилера показались мне логичными и обнадёживающими, и потому я принял его предложение и вышел на курс офицеров. Я вынужден был пройти довольно трудные вступительные экзамены в течение трёх дней, в особенности для меня, так как уже продолжительный период я вёл спокойную жизнь без физических нагрузок. Я успешно прошёл, экзамены и вместе со 120 солдатами начал курс. Базу в Црифине я знал хорошо. 432-ая база ставшая учёбкой номер 9, заняла сооружения, которые обслуживали мою бригаду–421 противотанковую или 1-ую противотанковую бригаду. Я встретил много знакомых среди курсантов и один из них старший сержант Ехошуа Бахрилид, уроженец Болгарии, который привёз меня в Пардес Кац, перед тем как я попал на батарею в Хацоре. Я встретил так же Ганса Давидова, тоже из Болгарии, который был одним из членов моего расчета ещё до того, как я вышел на курс техников станций слежения. На курс пришли и "старики", часть которых служили ещё в британской армии, например Бецалель Гавер, ставший впоследствии главой местного совета в Омер, недалеко от Беэр Шевы, а также новобранцы и среди них Амнон Рубинштейн, со временем ставший деканом юридического факультета, а также занимавшем и другие посты на общенациональном уровне: член парламента, министр связи, министр просвещения и т.п.

Курсанты были самых разных возрастов, и у всех было разнообразное образование, опыт, семейное положение, материальный уровень и разные сроки пребывания в стране и знания иврита. Нас объединяло лишь стремление стать офицерами и, конечно же, форма. Нас разделили на три роты и во главе каждой из них назначили командира из инструкторов курса. Среди инструкторов было много молодёжи, а также "стариков", опытных и новичков, но все стремились сделать из нас офицеров, которые послужат базой для создания артиллерийских войск послевоенного Цахала.

Командир курса майор Яков Рав Рабай был пожилым человеком, не очень то похожим на солдата из кинофильмов, тип учителя, этакий политрук, хорошо владеющий языком. Я не был удивлён тем, что когда он закончил службу, его назначили академическим секретарём Тель-Авивского  университета. Шмуэль Дрор (Бонди) был старшим инструктором. Он изучал строительную инженерию в Технионе, прекратил учёбу из-за войны и был призван в артиллерийские войска. Ицхак Зиман был таким, как я себе и представлял, но, по моему мнению, настоящий офицер должен был быть немного выше ростом. Мне этот факт помог, так как я был выше его. Он родился в Нахалат Ицхак и до сегодняшнего дня там есть улица, носящая его имя, очевидно в честь его деда или отца, которые были основателями этого поселения. Дориан Гинзбург, сегодня Дориан Гильон, заместитель генерального директора "Тельрада", был самым молодым командиром роты. Он был невысокого роста, и большой размер его обуви совершенно расходился с размерами тела. Он был очень интеллигентным и остроумным, а также большим шутником, всегда с улыбкой на устах, ожидая, что кто нибудь "попадётся в его сети". И последний самый любимый командир моей роты был Ханания Екутиэли, самый старший по возрасту и самый человечный из всех. Как уроженец Италии (там он служил артиллерийским офицером), он отличался от других офицеров на курсе. Екутиэли, в отличие от его сослуживцев, не пытался сломить нас. Он хотел воспитать нас хорошими артиллерийскими офицерами. Екутиэли считался хорошим офицером наблюдательного пункта. Мы в роте считали себя счастливчиками, несмотря на подчинение и немалые издевательства со стороны командиров и инструкторов.

Командир курса, инструктора и старшина Яков Бильд" Алуш" решили, что первое послевоенное поколение офицеров должно быть по образу и подобию офицеров британской армии. Железная дисциплина и порядок, точность и превыше всего беспрекословное подчинение даже за счёт уровня знаний было тем, что определяло их отношение к нам. Чтобы воспитать нас в этом духе они решили загрузить нас бесконечными заданиями и безжалостно издевались над нами. Правда, нас не били, но всего остального было предостаточно. Мы хронически не досыпали, всё делали на бегу, тратили часы на чистку обуви, глажку и уборку постели. Всё должно было быть безупречным. Мы выработали методы складывания одеял по единой системе, способы раскладывания посуды, боевого комплекта и рюкзака на кровати. Каждый четверг мы вытаскивали из помещения все кровати и скребли деревянный пол кирпичами, как это делали в британской армии. Дежурные босиком (чистыми ногами) должны были внести все кровати точно на то же самое место, по плану их расстановки безупречно прямыми рядами. В ночь с четверга на пятницу никто не спал в своей кровати, потому что в пятницу утром была самая строгая проверка и построение, которая определяла, будет ли увольнительная в субботу у всех обитателей казармы. Все помогали друг другу, но ответственность не раз приводила нас к тяжким дилеммам, и некоторые не выдерживали. Чтобы соблюдать дисциплину и не попускать нам, инструктора применяли "тяжёлую артиллерию" отчисления с курса. Это наказание витало над нами всеми без исключения и чтобы доказать это были отчислены всякого рода курсанты. Церемония отчисления была обидной и унизительной: выстраивали всех курсантов в присутствии инструкторов, старший сержант вызывал отчисляемых по имени, и они должны были выйти из строя. Иногда мы должны были сопровождать их криками хором: "левой, правой". На одном из построений, один из лучших курсантов прошептал, что всех они не смогут отчислить, в знак протеста. Старший сержант без обращения к ответственным и без разрешения командира курса вызвал шептуна и отчислил его с курса. С тех пор никто не шептался и не совершал геройских поступков. Может это было трусливое поведение, или способ закалки и подготовки к командным должностям. Теперь я знаю, что это был неверный и крайне преувеличенный способ воспитания дисциплины.

Через девять месяцев, из ста двадцати курсантов осталось только пятьдесят четыре. Курс состоял из трёх частей, каждый из которых длился три месяца. Первая подвела нас к уровню командиров расчета и второго техника и проходила она в девятой учёбке в Црифине. Вторая часть, боевое командование, проходила в третьей учёбке. В этой части курса, которая проходила в лагере Дора возле Натании, нас обучали пехотным навыкам. Все остальные войска осуществляли подготовку офицеров в первой учёбке в лагере Элиягу недалеко от нас. Наши инструктора в пехотной учёбке хотели доказать, что курс боевого командования лучше, тяжелее и предпочтительнее чем курс в первой учёбке и из-за этого мы страдали. Их утренняя пробежка была от лагеря Элиягу до автостанции в Натании, а наш маршрут был на четыре километра длиннее. Они бежали без оружия, а мы с оружием. Но более всего нас огорчало, что они получали аристократический армейский символ-значок командира отделения, а мы нет. Многочисленные жалобы и ворчание сопровождали эту несправедливость или травму до тех пор как через несколько лет справедливость восторжествовала, и мы тоже получили этот значок. Сегодня значок командира отделения это не слишком большой почёт. В 50-ые годы сразу же после окончания войны за освобождение этот значок был почётным в особенности после фильма "Меч в пустыне" с Джефом Чендлером в роли командира Хагана. Эта с виду незначительная деталь мучила и очень огорчала многих из нас.

На этом этапе курса было множество событий, и я опишу только некоторые из них, те, что врезались мне в память. У нас было много трудных походов. Один из самых трудных был из лагеря Дора, через приморское шоссе, которое тогда только прокладывалось и обратно по берегу моря. Это был длинный поход при полной выкладке, с личным оружием, носилками, миномётами и фиатовским противотанковым гранатомётом. Гранатомёт выдали Амнону Рубинштейну, который выглядел настолько худым и слабым, что казалось, он не выдержит до конца дня. Он прошёл всю дорогу без проблем, зато другие, более сильные, не выдержали и были возвращены на носилках, а один из них даже упал в обморок, это был курсант, впоследствии ставший отличником курса. Его звали Моше Хаэйлон, он был уроженцем Салоник и, будучи подростком, был брошен в Аушвиц и потерял там семью, оставшись совершенно одиноким. После похода, измотавшего большинство из нас, мы проходили мимо бахчи. Один из курсантов наколол штыком винтовки арбуз и поделился трофеем с товарищами из подразделения. Один из инструкторов, заметив происходящее, остановил отделение, объяснил поступок с арбузом, напомнив подобный случай, упоминаемый в Торе, и наказал нас. Всё отделение прошло сначала до конца весь маршрут, который был не только мучительным и принёс дополнительные "потери", но и послужил темой серьёзных споров о поступке курсанта и коллективном наказании, которое было очень тяжёлым, но в то же время закалило нашу волю и способность к выживанию. На курсе боевого командования мы тренировались по всей стране для того, чтобы быть способными вести бой в любых условиях.

На Галилее в 9-ом квадрате мы проводили стрельбу, которая немного напоминала мне бои, в которых я участвовал, только без прямой опасности. Расчет 52-ух мм миномёта, так называемый 2-ух дюймовый включал в себя Ганса Давидова, который нёс миномёт и производил стрельбу, Амнона Рубинштейна и меня, нёсших боеприпасы. В горячке боя Амнон вставил две мины в ствол и когда Ганс заметил это, он перевернул ствол, чтобы вытащить их и не обратил внимание, что выпала только одна. В то время как он укладывал мину на землю, он спустил боёк и был произведён выстрел. Силой отдачи миномёт ударил Ганса в пах, всё это происходило почти на склоне.

Мы были вынуждены долго нести его вручную по пересечённой местности до амбуланса. Дорога была тяжёлой и Ганс, мучался от болей и сознания, что, возможно, он никогда не станет отцом. Двадцать лет спустя после этого происшествия Ганс с юмором рассказал мне о том, что произошло с ним после ранения. В амбулансе ему наложили повязку, напоминавшую женскую гигиеническую прокладку и поскольку наиболее близкой была больница в Афуле, его доставили туда, а единственное действующее отделение в те времена было акушерское. Место ранения, обильное кровотечение, гигиеническая прокладка и акушерское отделение были интересным стечением обстоятельств. Кстати у Ганса родились здоровые дети, которых он хорошо воспитал. Ганс был моим лучшим другом на курсе, большую часть времени мы были в одной батарее, отделении и расчете. Наши кровати стояли рядом и на полевых учениях мы делили одну палатку.

Как и большинство курсантов, страдавших от так называемой "водной дисциплины" (ограничение в питье воды), даже когда её было в изобилии, мы научились изворачиваться и уклоняться от исполнения приказа, который годами позже был научно доказан как бесполезный, вредный для здоровья и понижающий физическое состояние солдат. Мы действовали согласно зову природы, а не по приказу наших командиров. Это был единственный приказ, которому не подчинялся почти никто, кроме наших командиров, безупречно выполнявших его. У нас были коробки от мин и после стрельб мы использовали их как секретные резервуары для воды. В каждой палатке было несколько таких, хорошо замаскированных резервуаров, наполненных водой для питья, мытья посуды и умывания. По официальному приказу мы должны были использовать в день не более 2-х–3-х фляг воды. Эта часть курса в 3-ей учёбке была тяжёлой физически, но более приятной, чем в 9-ой учёбке. Несмотря на то, что старший сержант сопровождал нас, постоянно наблюдая железную дисциплину, отношение инструкторов было более человечным и обходительным. На одних из тяжёлых манёвров на юге в знакомых местах, в которых я участвовал в боях войны за независимость между Бир Атлудж и Хирбет эль Субита (сегодняшняя Шивта), мы отрабатывали наступление и интенсивное отступление. Кошмар, связанный с обувью, преследовал меня и на этом этапе службы.

Мои ботинки развалились во время подхода к цели. Я их обвязал ремешком от фляги. У нас были фляги как у английских бойскаутов. Этот ремешок рвался несколько раз, и в таких условиях быстрая ходьба была очень трудной. Я снял ботинки и повесил их через плечо и таким образом я завершил 20-ти километровый переход при полной выкладке босиком по каменистой местности. Я страдал только первые несколько километров, а затем игнорировал боль. Мне и в голову не пришло попросить у командира, шагавшего в полукилометре от меня, чтобы меня подвезли на машине, которая сопровождала нас на всякий случай. Я отказался от возможности сообщить об этом командиру отделения, потому что он надеялся, что найдётся раненый, которого мои товарищи должны будут нести на носилках. Когда манёвры успешно закончились, мы вернулись на базу для построения. Во время этого построения комбриг увидел что-то странное на моём плече. Когда я объяснил ему, что это мои ботинки, он увидел, что я стою босиком. После каждого похода комбриг имел привычку лично проверять курсантов. На этот раз после построения он приказал мне лечь, чтобы осмотреть меня. Он был удивлён видом многочисленных ран и крови, которая тем временем свернулась. Он немедленно отдал приказ отыскать пару ботинок для меня, но я не мог ничего обуть целую неделю. Мне пришлось вернуться к состоянию, в котором я находился в гетто в Транснистрии и обернуть ступни тряпками. Солдаты, которыми я командовал впоследствии, не понимали, почему я так строго отношусь к осмотру обуви на ежедневных досмотрах и заставляю резервистов приносить на досмотры запломбированные ботинки. Кроме того, я продолжал лично осматривать ступни солдат до и после походов.

В 1949 году хотели отпраздновать День Независимости военным парадом, чтобы отметить победу над войсками арабских стран. Этот парад должен был пройти по двум единственным длинным улицам Тель Авива: Бен Ехуда и Алленби, но это не получилось из за чрезмерного энтузиазма публики, которая препятствовала его продвижению. Для того чтобы всё же провести парад в течении рекордно короткого времени построили специальный стадион в северной части Тель-Авива и через несколько месяцев состоялась демонстрация военных сил Армии Израиля. Этот стадион находился на месте сегодняшнего Северного железнодорожного вокзала.

В 1950 году было решено провести парад в Иерусалиме. Наш курс представлял на нём артиллерийские войска. Для этого нас целыми днями обучали строевым упражнениям с оружием под строгим надзором всех инструкторов курса. Несмотря на это нашим постоянным тренером был старшина Алуш (Бильд). Для подготовки к параду был приставлен дополнительный, опытный инструктор Иоэль Шпигель (сегодня Альрои, глава муниципалитета Натании). После тщательного отбора осталось отделение курсантов. Мы гордо шагали по Иерусалиму, заслужив множество похвал за выполнение упражнений и дисциплины. Уровень исполнения был настолько высоким, что нам не требовались приказы, и не было необходимости задавать темп. Мы действовали как роботы и были очень горды своими успехами. Продолжение  курса было шаблонным, кроме угрозы отчисления. Никто не был уверен, что дотянет до заключительного построения, кроме возможно двоих: меня и Амнона Рубинштейна. Каждый курс заканчивался выпускным вечером, который нужно было организовать, и для его организации выбрали меня и Амнона Рубинштейна. Его выбрали, потому что он был культурным и хорошо воспитанным человеком, а меня из-за способностей организатора и умения доставать что угодно. После того, как мы договорились о том, каким будет выпускной вечер, сколько будет приглашенных, и из чего будет состоять художественная часть, остался открытым вопрос о бюджете. Мы решили собрать с каждого курсанта определённую сумму, попробовать собрать пожертвования, часть суммы мы должны были получить от базы и, конечно же, организовать лотерею, как было принято в те годы.

После того, как мы собрали деньги, я пошёл к Рав-Рабаю, чтобы он гарантировал возврат денег тем, кто будет отчислен с курса до выпускного вечера. Эта уловка, на которую поддался наивный Рав-Рабай, позволила нам заранее узнать точно, кто не закончит курс, и что мы с Амноном закончим, если не совершим какой-то особенной глупости. Мы получили возможность отсутствовать на уроках, которые нас не интересовали, чтобы заниматься организацией вечера.

Выпускной вечер имел большой успех, для которого мы сняли зал гостиницы "Парк". Выпускники со своими подругами сидели за заранее распределёнными столами. Только я сидел за отдельным столом со своей кузиной Марой Спекторман, с которой я познакомился ещё в первые дни моего пребывания в Израиле. В художественной части вечера была Яффа Яркони, были также танцы, хорошая еда, а главное приподнятое настроение после такого длительного и напряжённого периода.

Мы верой и правдой заслужили такую разрядку и такой вечер. Нас осталось всего 54 из 120-ти, возможно не самых лучших, но несомненно доказавших отличную способность к выживанию. В последний месяц курса нас разделили на две группы: противотанковую и противовоздушную. Лучшие курсанты были направлены в противотанковую группу, а остальные в противовоздушную. Я немного обиделся, когда меня послали в противовоздушную группу, во-первых, потому что я, причислял себя к лучшим, а во вторых, потому что в период войны за независимость я воевал в противотанковой артиллерии. Когда я попросил объяснить мне происходящее, мне объяснили, что я действительно из лучших, однако из-за того, что я техник станций слежения, а также из-за намерения армии обзавестись артиллерией, управляемой станциями слежения, главнокомандующий артиллерии лично потребовал, чтобы я изучил противовоздушную артиллерию. Таким образом, из-за одного курса для приобретения специальности вся моя карьера на протяжении почти 19 лет была связана с системой противовоздушной обороны.

Курс артиллерии ПВО был лёгким и там, ко мне было особое отношение благодаря нескольким знакомым со времён войны. Командиром курса был Моше Берман. Это был рыжеволосый, молодой и очень приятный капитан, который, несмотря на то, что был саброй, дома говорил по-русски. Остальные инструктора также были приветливыми и их отношение к курсантам, было человечным.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 8 Jan 2005 by LA